л. 206 об. только судия суд судит без лености не откладывая день и судив // судное дело обговаривает не изволочив и за то восприимешь от милосердаго Бога мзду, а от людей честь и величие. И сими тщетизми величании всеща наслождаяся и всих научаяся и не разумех, яко воевода сый и владыко на престоле посажден бых, и яко пастырю и стражу вручи тебе, государь, люди своя, яже искупи честною сии кровию, и заповеда тебе, глаголя: да не сотвориши неправды в суде и не оправдиши неправаго мзды ради, ни восхитиши, мзду от него и проклят всяк судия неправедный. Аз же не судих по правде, ни сохраних заповеди Божия, ни сотворих повелении Его, но бых в пастыря место волк, а в стража место тать, и достоин бых издавна отвержен быти от лица Господня, понеже лукавый обычаи и в ветсе прилози ветхаго прелестника ослепиша очи сердца моего и тма глубока одержаша помысл мой, но умилосердися о мне…
ПОВЕСТИ Α. Μ. КУРБСКОГО ОБ АВГУСТИНЕ ГИППОНСКОМ
Публикуемые ниже «Повести об Августине Гиппонском» содержатся в сборнике № 216 Чудовского собрания Государственного исторического музея. Описавший чудовское собрание, П. Н. Петров сообщает об этом сборнике: «Блаженного Августина книга о видении Христа и молитвы, 4°, 158 л., 17 в.«[903].
Сборник монографичен. Он состоит из материалов, объединяемых личностью знаменитого западнохристианского теолога епископа г. Гиппона Августина (354— 430).
В сборник входят: 1) «Житие святаго Августина…»; 2) Сочинения Августина: а) «О видении Христа…», б) «Поучения или молитвы»; 3) две повести под названием «Сказания о явлениях святому Августину, епископу Иппонийскому».
Сборнику № 216 посвящена небольшая, но очень важная заметка А. И. Соболевского в его труде «Переводная литература Московской Руси XIV‑XVII веков». А. И. Соболевский приходит к следующему выводу: «Список Чудова монастыря N9 216, к. XVII в., с ученой орфографией. Перевод сделан человеком, не только хорошо знающим латинский язык, но и по–своему образованным. Его церковно–славянский язык имеет много русизмов»[904]. По мнению А. И. Соболевского, переводчика «Жития Августина» и сочинений его, вошедших в сборник № 216, следует искать среди окружения князя А. М. Курбского.
Но нас интересуют не переводы, а оригинальные русские сочинения, носящие в сборнике № 216 заглавие «Сказания о явлениях святому Августину, епископу Иппонийскому». Указания на оригинальность этих сочинений и на среду, в которой они обращались, содержатся в вводных строчках самих «Сказаний…»: «Неправедно возмних утаити и две повести чудные, явленные от Бога святому Августину, ихъ же слышал есмь от многих православных словом сказаемы, паче же от преподобнаго Максима Философа, а написанных нище же видех, и не вем, аще преведены ли будут в русском языце».
Максим Философ — это, конечно, Максим Грек. Именно так неоднократно называл его в своих сочинениях Андрей Курбский. Приведенный выше отрывок имел для А. И. Соболевского решающее значение в атрибуции «Сказаний…» А. М. Курбскому. Еще более доказательным мнение А. И. Соболевского делает письмо литовского князя А. И. Полубенского, посвященное оставшимся в Юрьеве книгам Курбского. Перечисляя эти книги, Полубенский называет «Житие Августина Ипанискаго да и иные словеса, а переведено из Латынского языка»[905].
Не сборник ли, дошедший до нас в позднем списке Чудовского собрания, упоминает Полубенский?
Заинтересованный в получении посвященного Августину сборника, Полубенский обращается к своему адресату, некоему Якову Шабликину, с советом на тот случай, если сборник не будет найден в Юрьеве: «и ты бы велел списать у старца у Васьяна у Муромца в Печерском монастыре да и явление чюдес Августиновых, а писаны при конце»[906]. Сомнений нет, чудовская рукопись № 216 воспроизводит описанный Полубенским сборник Курбского.
Но, может быть, Курбский являлся лишь составителем и собственником сборника, известного нам по списку № 216 Чудовского собрания? Может быть, «Сказания… " принадлежат какому‑нибудь другому представителю блестящей плеяды русских литераторов, группировавшихся вокруг Максима Грека?
Ни Василий Тучков, ни Федор Карпов, ни Вассиан Патрикеев, ни старец Артемий не засвидетельствовали в своих сочинениях сколько‑нибудь заметного внимания Августину, хотя сочинения самого Максима Грека изобилуют ссылками на Августина[907] и Максиму Греку принадлежит специальный трактат «Словеса супротивна ко Иоанну Лодовику, толковнику книги св. Августина, епископа Иппонскаго»[908].
Что же касается Куобского, то он охотно ссылается на Августина в «Отвещании на вторую епистолию[909]», в послании к Кузьме Мамоничу[910], помещает Августина в ряд высочайших богословских авторитетов во втором послании Мамоничу[911], в послании Чапличу.[912]
В русской литературе середины XVI в. заметен сознательный и повышенный интерес к произведениям словесного творчества, стремление увековечить устный рассказ в произведении письменности. Таким примером является не одна литературная обработка Ермолаем–Еразмом «Повести о Петре и Февронии». «Повести об Августине Гиппонском» — тоже литературная обработка рассказов, имевших широкое, по–видимому, распространение в изустной традиции («…две повести чудные… ихъ же слышал есмь от многих православных словом сказаемы…»).
Но, как это явствует из вводного к повестям текста, запись их сделана прежде всего со слов Максима Грека («…паче же от преподобнаго Максима Философа…»). Мы можем указать только на одного современника Максима Грека, который преданно записывал слышанное им от своего учителя. Это — А. М. Курбский. В «Истории Флорентийского собора» Курбский повествует о бывших на нем разногласиях, «яко слышах от преподобнаго Максима Философа»[913]. В предисловии к «Новому Маргариту» Курбский воспроизводит рассказ Максима Грека об истории перевода сочинений восточных отцов церкви, превращает этот рассказ в небольшую, но законченную повесть[914].
Примем во внимание и заметки в Хронографе 2–й редакции, например: «Максим Грек инок святой горы сказал…» и т. д.[915], поскольку А. И. Соболевский основательно объяснял происхождение этих заметок знакомством составителя Хронографа 1617 г. с сочинениями Курбского[916]. Среди учеников Максима Грека едва ли не самым большим почитателем и ценителем его трудов оказался Курбский.
Коща вчитываешься в «Историю о великом князе московском», во введение в книгу Иоанна Дамаскина[917], в предисловие к «Новому Маргариту»[918], в многочисленные и обширные схолни Курбского, сделанные им на полях его переводных сочинений[919], становится очевидным, что вопрос об идейных связях между творчеством Максима Грека и Андрея Курбского, касается ли это тем религиозно–фило- софских, или даже общественно–публицистических, еще ждет своего исследователя.
В частном случае, каким является атрибуция публикуемых ниже «Повестей», большое значение имеет тот факт, что их идейное содержание как раз лежит в русле взглядов, которые развивал Курбский, на религиозно–церковные вопросы своего времени.
«Повести» нацелены против тех же «лукавых учителей», о которых Курбский писал, что они «…незлобивых души прельщают, сопротив евангельскаго закона и святых седмоапостолпных правил ходяще, и по своему самочинию живуще, ризами точию украшающеся, а не делы, яко словеса глаголют: сами не входят, хотящим внити возбраняют, и царем и властелем угождающе ласкательными слухи»[920].
Публикуемые «Повести» имеют своим сюжетом легендарные случаи, пережитые Августином и убедившие его в претенциозности, высокомерии и греховности иерархов, уповающих на книжную ученость, на религиозно–обрядовый буквализм и третирующих простых людей из народа и низшего духовенства, которые хотя и не искушены в канонике и богословии, однако праведны искренностью веры и справедливостью дел. Острой критике подвергается молитвенный ритуал, педантичное следование которому в понятиях церковников и составляет молитву. Для времени, коща были написаны «Повести», критика церковной практики молит- вословия была распространена; ей придавали, в частности, большое значение в кругах нестяжателей середины XVI в.[921]
Автор «Повестей», проявив незаурядное умение заинтересовать читателя живостью и стремительностью изложения, красочностью и образностью рассказа, в то же время не удовлетворяется одним художественным осуществлением своего замысла. Темперамент публициста диктует ему завершающие строки его сочинения (относящиеся к обеим его повестям): «Зрим зде со опаством и внемлем себе со истязанием, вде ныне зазирающие оглаголники и неповинных истязатели, малоискусных в писании иереев и диаконов осуждающий, а простоты жителства их не смотряюще; такожде и народов простых неискусству молитвам насмехаю- щеся, а трудов их претяжких и потов многих ни во что же вменяюще. Пред милосердным же владыкою и содетелем всех не тако, но правость в человецех сердечную зрит, и опаснаго чистаго жителства хощет, и любви нелицемерная к себе и ко всем истязует». Это неповторимый в своей литературно–публицистиче- ской тональности голос Курбского.
